«ДЛЯ СПРАВЕДЛИВОЙ КРАСОТЫ…»
8 января 1913 года родился выдающийся советский поэт Ярослав Васильевич Смеляков

Выдающийся поэт советской эпохи Ярослав Васильевич Смеляков (1913-1972) занимает особое место в русской литературе второй половины ХХ века. И не только собственно в литературе, но и в нашем общественном сознании. Причём, вплоть до сегодняшнего дня. И поскольку это его место в русской литературе советского периода истории, основное своеобразие его мира и его понимание своей эпохи и нашего времени всё ещё остаются не вполне определённым, а потому и не уяснённым, остановлюсь на нём. На этом его основном своеобразии среди других поэтов его времени. Речь о том, как его время отразилось на его личности и его творчестве. И как он выразил свою эпоху. А это слово – эпоха является излюбленным в его стихах. Но ведь каждый поэт, так или иначе, постигает и отражает своё время. И его время сказывается на его личности, на его творчестве, на его поэтическом мире. Всё так. И всё же в творчестве Ярослава Смелякова есть такая особенность, какую мы мало у кого встречаем среди его современников. Сводится она к тому, что поэт постоянно переоценивает им же ранее созданное, пересматривает своё поэтическое хозяйство, вступает в полемику с самим собой. Нет, он вовсе не отрекается от ранее достигнутого, не кается, но именно переоценивает его, и порой довольно радикально. В самом деле, одно из самых характерных для него стихотворений, ставшее популярной в своё время песней – «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…», казалось, уж никак не может подлежать авторскому пересмотру. Ведь не так часто бывает у поэтов, чтобы их стихи становились столь популярной песней. Часто – единожды за всю жизнь и бывает. Если бывает вообще, даже у хороших поэтов.
Если я заболею, к врачам обращаться не стану. Обращусь я к друзьям (не сочтите, что это в бреду): постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье поставьте ночную звезду...
Казалось, что такую несомненную удачу уж никак нельзя пересматривать. Ведь в этом стихотворении – безграничная романтика. Замечу, вовсе не «революционная романтика», не «романтика» людоедства, характерная для многих современников поэта, а просто – романтика. Исповедники «революционной романтики» оставались верными ей с начала и до конца, на протяжении всего творчества. Пели её даже тогда, когда она была уже ни к чему, так как разрушать даже под самые красивые лозунги было уже нечего и надо было переходить к созиданию. А тут – романтика, величие человека, которое останется в его стихах и далее, как в стихотворении «Моё поколение»:
Я строил окопы и доты, железо и камень тесал, и сам я от этой работы железным и каменным стал.
…Как Башни Терпения, домны стоят за моею спиной.
Или в стихотворении «Земля», о родной, о милой земле:
Ты дала мне вершину и бездну, подарила свою широту, стал я сильным, как терн, и железным – даже окиси привкус во рту.
И тем не менее это романтическое величие человека, даже его гуливерство, Ярослав Смеляков, вроде бы, вдруг пересматривает в стихотворении «Я отсюдова уйду…» в своей последней книге «Декабрь» (М., «Советский писатель», 1970):
Я на всю честную Русь заявил смелея, что к врачам не обращусь, если заболею.
Значит, сдуру я наврал или это снится, что и я сюда попал, в тесную больницу?
Минеральная вода и журнал «Здоровье». И ночник, а не звезда в самом изголовье.
Поэт не просто пересматривает предшествующее стихотворение, но даже называет его «враньём». Нам скажут, что последующее стихотворение это ведь – о бренности нашего земного бытия вообще, о быстротечности жизни человеческой, а потому и – пересмотр. Но поэт так же переоценивает не только личную жизнь, но и свою бурную историю, участником и свидетелем которой ему довелось быть. Заметим, что такую переоценку, предпринимает поэт, проживший всего лишь шестьдесят неполных лет, из которых дважды был в лагерях и мыкал длинный финский плен во время Великой Отечественной войны, что менее всего предполагало какие-то пересмотры и переоценки. На это у него, казалось, и времени не было.
Ярослава Смелякова обычно представляют то как «комсомольского» поэта, то поэтом «рабочей» темы. А значит – приверженцем «революционных ценностей». Ну какие уж там «ценности», если о революционном беззаконии он пишет как о «похлёбке классовой борьбы». И в то время, когда певцам революции грезился мираж «нового мира», для него происходящее имело иной, даже, противоположный смысл: «Мир был разъят и обесчещен, земля кружилась тяжело…». И даже посягал на «святое», на распространённое в обществе, навязанное ему представление о декабристах, вокруг которых столько напущено «гуманистического туману» (А. Блок):
Я не о той когорте братской, нельзя которую забыть и что на площади Сенатской пытались ложу учредить…
Здесь, Я. Смеляков находился не в русле расхожих представлений, но в тютчевской традиции, понимании декабристов как «жертвах мысли безрассудной», которых «развратило самовластье»:
Народ, чуждаясь вероломства, Поносит ваши имена – И ваша память от потомства Как труп в земле схоронена.
Но такое представление о них было заслонено соображениями не исторического, но идеологического, а то и политического характера. А потому осталось незамеченным главное, пред чем, такими никчёмными предстают похвалы и восхищения мужеством декабристов: «Со времён декабризма начался новый раскол России: между правительством и просвещённым обществом. Теперь на прежний раскол между почвой и просвещением наложился новый, проведённый по социальному признаку…» (А.С. Панарин).
Какие уж тут могли быть «революционные ценности» в его мире. Но такое, лишь тематическое представление поэта мешало постижению его истинного масштаба. Его же служение было не теме и не партии, а поэзии и народу. И теперь, когда мы переживаем очередное духовное и социальное потрясение от революции «либеральной» и криминальной, с трудом от него оправляясь, открывается вся пророческая правота Ярослава Смелякова. Да, Ярослава Смелякова можно и должно назвать поэтом советской эпохи, но не «певцом» революции. А это, как понятно, не одно и то же. Это – исторические явления, последовательно идущие друг за другом. О «Рязанских Маратах», творцах революции, над кладбищем которых идёт «гул забвения и славы», он пишет без «традиционного» восхищения ими и без популярного ныне осуждения их, но потому, что они были:
Вы жили истинно и смело под стук литавр и треск пальбы, когда стихала и кипела похлёбка классовой борьбы.
…Не потаённо, не келейно - на клубной сцене, прямо тут, при свете лампы трёхлинейной вершили следствие и суд.
Не раз, не раз за эти годы - на свете нет тяжельше дел! - Людей, от имени народа, вы посылали на расстрел.
Вы с беспощадностью предельной ломали жизнь на новый лад в краю ячеек и молелен, средь бескорыстья и растрат.
Комментарии:
Сегодня
27 января
среда
2021
В этот день:
«Январский гром»
«Январский гром»
К началу блокады в городе не имелось достаточных по объёму запасов продовольствия и топлива. Единственным путём сообщения с Ленинградом оставалось Ладожское озеро, находившееся в пределах досягаемости артиллерии и авиации осаждающих, на озере также действовала объединённая военно-морская флотилия противника. Пропускная способность этой транспортной артерии не соответствовала потребностям города. В результате начавшийся в Ленинграде массовый голод, усугублённый особенно суровой первой блокадной зимой, проблемами с отоплением и транспортом, привёл к сотням тысяч смертей среди жителей.
За массовый героизм и мужество в защите Родины в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг., проявленные защитниками блокадного Ленинграда, согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР 8 мая 1965 г. городу присвоена высшая степень отличия — звание Город-герой.
Покушение на Ельцина
Покушение на Ельцина
Иван Васильевич Кислов родился в 1959 году. До декабря 1992 года он имел воинское звание майора, служил в строительной части в Хабаровске в должности помощника начальника отдела в управлении монтажных работ строительного управления Дальневосточного военного округа. Был женат, имел сына.
25 декабря 1992 года Кислов ушёл из дома, решив совершить покушение на Ельцина в качестве мести за развал Советского Союза, не сообщив ни о месте, ни о цели своей поездки в Москву ни домочадцам, ни сослуживцам. С его слов, он собрал два небольших взрывных устройства, начинённых свинцовыми шариками для увеличения убойной силы, однако они промокли, когда Кислов попал под дождь, и оказались неработоспособными.
Но майора это не остановило. Он решил казнить Ельцина ножом, для чего караулил его у подъезда, где тот жил, но неудачно. 27 января 1993 года Кислов забрался на крышу здания администрации президента на Старой площади. Офицер был обнаружен сотрудниками службы безопасности.
На следствии Кислов заявил: «…Я решил возложить на себя высокую миссию избавления России от этого человека».
Его признали невменяемым и отправили на принудительное лечение в Хабаровскую спецбольницу. Дальнейшая судьба отважного офицера неизвестна.
Подвиг глубоководника Щербакова
Подвиг глубоководника Щербакова
Юрий Александрович Щербаков родился 21 февраля 1947 года в Минске. Служил в Военно-Морском Флоте с 1966 года. В июне 1971 года окончил минно-торпедный факультет Высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола (в 1998 году расформировано, остатки стали частью Санкт-Петербургского военно-морского института), в июле 1978 года — Высшие специальные офицерские классы ВМФ.
Службу проходил на Северном флоте: начал с должности командир минно-торпедной боевой части (БЧ-3) атомной подводной лодки К-159 (август 1971 — декабрь 1975); помощник командира атомной подводной лодки К-11 (декабрь 1975 — ноябрь 1977).
С августа 1978 года - командир атомной глубоководной станции АС-35. В январе 1993 года за «самоотверженные действия, совершённые при исполнении воинского долга в экстремальных условиях, сопряжённых с риском для жизни» был награждён орденом «За личное мужество». 26 ноября 1995 года АС-35 вошла в состав флота (29-я отдельная бригада подводных лодок), а в 1996 году проведены глубоководные испытания, по результатам которых указом президента Российской Федерации от 27 января 1997 года капитану 1-го ранга Щербакову было присвоено звание Героя Российской Федерации.
Скоропостижно кончался 17 мая 2012 года. Похоронен на Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге.