Оболганный поручик

Из вступления к публикации П.А. Висковатова, одного из первых биографов Лермонтова, узнаем, что написана она бывшим ремонтером по его просьбе. А дальше нас ждет прямо-таки выдающееся «открытие». Полное наименование статьи в журнале звучит так: «Михаил Юрьевич Лермонтов в июне 1841 г.». В июне… То есть, события, имевшие место быть якобы в мае, случились в июне. А, видимо, чтобы ни у кого не возникало сомнение в отношении времени года, Магденко начинает свое повествование фразой: «Летом 1841 года…»

Конечно, тут автора подвела память (воспоминания писались тридцать лет спустя): события происходили действительно в мае, другое дело – в каких числах месяца. Но в данном случае важно не уточнение времени года, а само это время как факт, взятый к качестве ссылки для даты, не имеющей к нему никакого отношения.

Что же получается? Именитый литературовед, председатель лермонтовской комиссии Союза писателей России, сопредседатель Российского лермонтовского комитета, лауреат Всероссийской премии имени М.Ю.Лермонтова, автор сотен статей, десятка книг и прочая, и прочая, и прочая, вместо того, чтобы вникнуть в сочинение Николевой и, пусть не опровергнуть вывод, порочащий честь великого поэта, а хотя бы насторожить читателей слишком вольным обращениям с фактами, сам безоговорочно соглашается с этим выводом. Более того, прибегает к примитивной фальсификации, «пристегивая» к «порочащей» дате документ, свидетельствующий о событии совсем иного временного отрезка. По Захарову, подобный прием в исследованиях, надо полагать, и есть настоящий научный подход, потому как дальше он продолжает множить труды свои в том же духе. Уже на следующей странице «Летописи…» под числами 14-16 мая 1841 читателей ждет новое открытие: «Лермонтов и Столыпин встретились с комендантом Пятигорска, которому предъявили два свидетельства о заболевании лихорадкой за №№ 360 и 361 и подали рапорт (надо понимать, один на двоих? – Н.К.), что они нуждаются в пользовании минеральными водами». Откуда всплыли эти даты, какой археологической экспедицией были добыты – сия тайна велика есть: ссылки на документы начисто отсутствуют.

А как расценивать цитату П.А.Висковатого: «Тотчас по приезде Лермонтов стал изыскивать средства получить разрешение остаться в Пятигорске. Он обратился к услужливому и «на все руки ловкому» Найтаки, и тот привел к нему писаря из Пятигорского комендантского управления Карпова…» Дальше повествуется о том, что писарь «с главным нашим лекарем, титулярным советником Барклаем-де-Толли», как можно понимать, привычно «обделали дельце», снабдив офицеров липовыми документами о несуществующих болезнях. Так вот, Висковатов утверждает, что произошло событие «тотчас по приезде», а Захаров в своей славной «Летописи…» относит его к 24 мая 1841. Но «беглецы», по его же численнику, к тому времени уже больше десяти дней жили в Пятигорске. Это что, и есть «тотчас по приезде»?

С 24-м маем связано еще одно событие. В этот день Лермонтов и Столыпин осмотрели дом, принадлежащий служившему в военной комендатуре плац-майору В.И.Чиляеву, и внесли плату за проживание. Спустя годы после гибели Лермонтова, с Чиляевым, как с очевидцем былого, неоднократно встречался П.К.Мартьянов и записал его воспоминания о поэте. Часть этих записей в 1892 г. была опубликована в «Историческом вестнике» под названием «Последние дни из жизни Лермонтова», а потом помещена в его же книгу «Дела и люди века» (СПб, 1893). Позже на эти публикации ссылался еще один известный историк и лермонтовед П.Е.Щеголев, автор «Книги о Лермотове». Во всех этих изданиях приводится свидетельство Чиляева: «Первую ночь по приезде в Пятигорск они (Лермонтов и Столыпин. - Н.К.) ночевали в гостинице Найтаки. На другой день утром, часов в девять, явились в комендантское управление». Мартьянов, как мы помнил, называл датой приезда офицеров в Пятигорск.23 мая. Это самое число названо и в книге Щеголева. «Другой день утром» получается 24 мая. А называемая Захаровым встреча с комендантом в период 14-16 мая - это что-то из области научно-фантастического свиста. Зато свидетельства самого Чиляева в его фолианте днем с огнем не найти. И причину несложно понять. Помести он это свидетельство среди своих нагроможденных конструкций, и зашатается все сооружение.

Но где все-таки почти две недели «пропадали» Лермонтов со Столыпиным? Для Захарова и иных знатоков этот вопрос, понятно, не стоит. Конечно же, «в бегах», в Пятигорске, с поддельными документами. И все приведенные контрдоводы вряд кого-то из этой когорты переубедят. Ну да пусть! Тебя же, читатель, приглашаю еще раз обратиться к статье Магденко - той самой, на которую так потешно ссылается Захаров, опровергая самого себя.

Нам уже известно, что бывший ремонтер ошибся, относя знакомство с офицерами-попутчиками к лету. Но место, куда держали они путь, запомнил хорошо, и в своих воспоминаниях дважды его называет: за Лабу. Лаба - река на Северном Кавказе, левый приток Кубани. И тут человеку, впервые читающему эти строки Магденко, ничего не останется, как в недоумении развести руками: да что же это за мистика такая! Офицеры ведь из Ставрополя отправились на юго-запад, взяв за начальное направление Темир-Хан-Шуру, а, оказывается, одновременно двигались и в противоположном направлении – на северо-запад, за Лабу. Как такое возможно? Не могли же они за несколько дней на лошадях обогнуть весь земной шар? Не напутал ли чего автор?

Не напутал. Ведь он и сам, как с первых строк пишет, «катил к городу Ставрополю» - вплоть до Георгиевска - тем же направлением: за Лабу. На этом пути в какой-то из гостиниц, она же почтовая станция, впервые увидел Лермонтова, сменив лошадей и отобедав, доехав до другой станции, где вновь встретился уже с Лермонтовым и Монго, а на третьей (Георгиевской) - на правах знакомцев вместе пили чай и остались на ночь. Так в какую сторону все они двигались? Причем, Лермонтов и Монго теперь имели одну подорожную на двоих, которую, как пишет автор, он «поглядел», потому, что «она лежала открытою»..

Каждый непредвзятый читатель, надеюсь, сделает единственный вывод: офицеры, конечно же, возвращались с места боевых действий в районе аула Чиркей. Но вслед за этим задастся и вопросами: почему они не остались со всеми? С чего вдруг, едва прибыв в какой-то из экспедиционных отрядов, тут же его покинули? Зачем направились за Лабу?

Увы, на эти вопросы можно ответить только предположительно. Никаких документов о том, где, в какое время, и с каким отрядом они встретились, принимали ли участие в операции, кто и с какой целью их направил на другой конец Кавказской линии, найти никому не удалось. Возможно, потому, что и не искали – ведь во всех талмудах лермонтоведов этот отрезок времени убежавшие от боев поэт с дядей все время продолжали прохлаждаться в Пятигорске.

Тем не менее, оказавшаяся у офицеров на двоих подорожная, кое о чем может поведать. О том, например, что они опоздали к началу боевых действий, а если и приняли в них участие, то уже на завершающей стадии. Между тем Лермонтову нужна была именно боевая операция – как способ отличиться и заслужить прощение и отставку. Та же цель была и у Столыпина, который после двух с лишним лет службы на Кавказе ходатайствовал о переводе в Петербург, где проживали его 87-летний дед, известный государственный и военный деятель граф Н.С.Мордвинов и не намного моложе бабушка. Незадолго перед этим ходатайство Монго (через А.Х. Бенкендорфа) дошло до царя, который собственноручно начертал на нем повеление: «Полк, и ежели действительно усерден, то пусть покажет, то я награжу и для старика и для него». Конкретизация царской воли, очевидно, была получена «правой руке» Бенкендорфа Л.В. Дубельту, который ее и исполнил: «...как Нижегородский драгунский полк назначен в полном составе своем действовать против неприятеля, а потому вы, без сомнения, сами пожелаете воспользоваться случаем - еще более доказать на самом деле усердие ваше к службе, - и если вы, одушевляемые оным, поспешите возвратиться в полк и явите в рядах его новые и убедительные опыты сего усердия, тогда его императорское величество не преминет удостоить почтеннейшего деда вашего графа Николая Семеновича Мордвинова и вас самих знаками особенного своего монаршего благоволения»

О самих боевых действиях в районе Чиркея и на подходах к нему - Хубарских высотах - есть некоторые подробности. Сошлюсь хотя бы на «Акты, собранные Кавказской археологической комиссией», том 9 (1837-1844), изданные в Тифлисе, 1884 году. Если кратко, события там развивались так: 13 мая отряды соединились, следующий день пошел на подготовку к предстоящим боям и на короткий отдых, а 15 мая генерал-лейтенант П.Х. Граббе во главе Чеченского отряда нанес мощный удар по боевым позициям Шамиля на Хубарских высотах. «Победа эта, - как подчеркивается в названной ссылке, - почти без всякого с нашей стороны пожертвования приобретенная, имела самые решительные и важные последствия. Чиркей в тот же день вечером занят был ген.<ерал>-л.<ейтенантом> Фезе…»

И далее: «… еще никогда не видели они (горцы. – Н.К.) столь огромной силы, которая была соединена нами между Чиркеем и Внезапною (крепость, сборный пункт войск Чеченского отряда. – Н.К.), и никогда не были они поражены таким ужасом, который овладел ими под Хубарами…» Военные силы действительно оказались задействованы здесь небывалые: одних боевых батальонов только 25, не считая восьми казачьих и шести милицейских сотен, более 60 орудийных стволов…

После окончания боевых действий части Дагестанского отряда приступили к строительству на берегу реки Сулак, прямо против аула, укрепления Евгеньевского. . Чеченский отряд, действуя по обстановке, двинулся в сторону крепостей Внезапной и Грозной.

Итак, с военной точки зрения боевые результаты оказались куда как успешными. Но не для Лермонтова с Монго. Их надежды рухнули на глазах. Что оставалось делать? Единственно: искать, где еще на Кавказской линии ближайшее время возможны крупные операции, и просить командование их туда направить. Логика развития последующих событий подсказывает, что примерно так все и было. Офицеры могли обратиться непосредственно к командующему генералу Граббе, который ценил Лермонтова за храбрость, и он направил их на правый фланг Кавказской линии, где в крепости Прочный Окоп был сформирован еще один экспедиционный отряд – Лабинский. Видимо, и держали туда путь офицеры. Но не доехали, свернули в Пятигорск. Зачем, какие тому причины? Это остается неизвестным. Но что важно подчеркнуть, даже если и допустили офицеры нарушения, то не слишком серьезное. Переночевав, на следующее утро были уже у коменданты и официально получили документы на лечение…

В 1981 году увидело свет, пожалуй, самое серьезное издание за все время существования в стране лермонтоведения – «Лермонтовская энциклопедия». К работе над ней были привлечены более 300 ученых из крупнейших университетов и музеев страны и ряда зарубежных стран: США, Польши, Чехословакии, Румынии, Венгрии, Югославии…Издание осуществлялось под эгидой Института русской литературы АН СССР (Пушкинский дом) и Научно-редакционного совета издательства «Советская Энциклопедия». Главным редактором был В.А.Мануйлов.

Как это издание показывает спорные даты? В статье «Пятигорск» днем приезда названо «20(?) мая». Это же число и тоже со знаком вопроса приводится также в статье «Ильяшенков». А на стр. 645-654 помещена «Летопись жизни и творчества М.Ю.Лермонтова», составленная В.Мануйловым и С.Латышевым. В сноске говорится: публикация «является сокращенным и переработанным вариантом книги В.А.Мануйлова» с аналогичным названием (изд. «Наука», 1964). Сообщается также, что при подготовке летописи учтены новые материалы, появившиеся в печати за последние годы. Здесь 20 мая названо уже без знака вопроса, а как «вероятная дата» приезда поэта в Пятигорск.

Итак, 33 года назад в академическом издании была, наконец, обнародована если и не точная, то близкая к истиной дата, снимающая с Лермонтова и Столыпина все подозрения в дезертирстве. И что же, как отреагировал на это ученик и младший друг главного редактора «Энциклопедии…» В.А.Мануйлова? Да никак, даже пальцем не пошевелил. Ничуть не лучше реакция и со стороны других маститых и не очень литературоведов, писательских союзов и научных сообществ, многочисленных членов лермонтовских комитетов и комиссий, высоких чиновников от культуры и образования. Как тут не удивиться невиданному феномену, не почувствовать своей ограниченности, ибо ни понять, ни разгадать этой всеобщей слепоты простому смертному не дано. Только и блеснет иногда утешительная мысль, что Маргарита Федоровна .Николева не иначе как владела даром неведомой миру магии, позволившей ей несколькими тысячами экземпляров своей статьи на десятилетия затмить академический тираж в 150 тысяч «Лермонтовской энциклопедии».

… И доколе ещё это будет длиться? Русь, дай ответ…

Комментарии: